Правило крысолова - Страница 103

103

– Не называй меня мамочкой…

– Хоть кого-нибудь в этой жизни я могу называть мамочкой? С моей ведь дело доходило до истерик, если я ее публично так обзывала. Только по имени!

– Давай закончим день чем-нибудь полезным. – Я заставляю себя открыть глаза и сесть. – Пока мы не забыли, что было в конфискованном ящике. Итак, я видела нитки, разобранную куклу, драгоценности, остатки чего-то из косметики, оружие, чулки, губную помаду, блокнот. Чего там не было?

– От распоротого рюкзака остались две бирки, еще бирка от свитера и вырезанный кусочек из косметички. Они должны быть там.

– Не заметила.

– Это все теперь выглядит как набор маленьких грязных тряпок с полустертыми надписями. Правда, на рюкзаке название фирмы было исполнено на куске кожи металлическими буквами.

– Можешь перечислить все, что вы с братом получали в подарок от Руди?

– Когда я была маленькая, он подарил мне водяной пистолет, игрушечные наручники и пластмассовый нож в ножнах. А Антону две мягкие игрушки – кошечку и собачку. Потом он стал дарить одежду и полезные вещи. Мне – комбинезон строителя, кожаные брюки и ошейник металлиста, еще косметичку, Антону – свитер из шотландской шерсти и рюкзак. Комбинезон я забыла в Германии, брюки, когда приехала в Москву, подарила подруге, а рюкзак был добротный, тянул на полста долларов, ему бы сносу не было, зря Ханна его раскурочила.

– Если в этих бирках и заложен какой-то смысл, то теперь они у федералов, и мы ничего поделать не можем, – зеваю я.

– Почему не можем? Я помню все наизусть, сейчас изображу. – Лора сползает с кровати и садится на колени у журнального столика. – Вот! – прыгает она через пять минут на кровать.

Сделанный на заказ дорогущий матрац от ее прыжка содрогается и плавно покачивается. Мы замираем и смотрим на Антона – разбудили? Спит. Улыбается.

На листке в линейку четыре прямоугольные рамки, в которых Лора изобразила по памяти надписи на бирках. Итак… Эта, похоже, от свитера – шерсть 100 %, условия чистки, в треугольнике буква Р, на утюге число 400, вверху название – «Гербердорф». Вот еще одна бирка с одежды – полиэстр 20 %, коттон 80 %, на утюге 60, фирма «Санна». Дальше – разъяснительная надпись: «Кусок тканого гобелена с закрепленной металлической пластинкой, остатки косметички». Подчеркиваю – «Эбелькадер», 65487, а под цифрами выдавлен трилистник. Подчеркиваю на рисунке и трилистник. От рюкзака осталась причудливой конфигурации нарисованная рамка, стрелка внутрь и объяснение Лоры – «кожа». Крупными буквами по кругу – «Хенгель / Круз», WI, 888 23.

– Давай телефон, попробуем что-нибудь выяснить, – киваю я удивленной Лоре.

Почти полчаса дозваниваюсь в Германию. Мою мамочку не так просто застать дома. Она, оказывается, устроилась на работу. Не верю своим ушам, отставляю трубку и смотрю на нее, чтобы не забыться в удивлении. Да, она теперь работает в парфюмерной фирме, туда можно позвонить. Звоню! Чтобы лишний раз не демонстрировать свое разочарование в немецком, лаконично требую:

– Мария Грэмс, битте!

– Я-я-а-а? – раздается в трубке голос моей мамы.

– Что ты делаешь в парфюмерной фирме?

– Инга? Я тебе звоню, звоню, а никто не берет трубку. Где ты шляешься?

– Пару дней провела в тюрьме, съездила в баню, а так я всегда дома.

– Детей привезла?

– Привезла.

– То есть, – уточняет моя мама, – свою часть этого важного мероприятия я выполнила?

– Отлично выполнила, спасибо. Теперь помоги мне кое-что установить. Есть на чем записать?

– Записываю.

– Значит так, записывай строго в той последовательности, в какой я говорю. Готова? Гербердорф, 100 Р 40, дальше, Санна, 20 60 80, дальше – Эбелькадер 65487, еще Хенгель и Круз, дубль вэ, ай, три восьмерки двадцать три. Записала? Для начала выясни, что из наименований является названием какого-нибудь банка. Их три. Потом обратись в этот банк или сразу в три, скажи, что имеешь там вклад и назови код. Код – это цифры после слов. Все.

– А меня не пристрелят? – интересуется мама. – Что-то мне все это не нравится. Я подумала вдруг, уж не занялась ли ты поисками несуществующего вклада Руди Грэмса? На этой почве, если не ошибаюсь, совершенно сбрендила Ханна.

– Ты только узнай, и все.

– То есть мне не нужно тащить с собой в банк дорожную сумку или рюкзак на восемьдесят литров?

– Зачем?

– Чтобы унести пятьдесят миллионов, зачем же еще?!

Ну вот, пол-Москвы уже знают про пятьдесят миллионов, а теперь еще и пол-Гамбурга!

– Не нужно. Я тебе перезвоню сама. Что ты делаешь в парфюмерной фирме?

– А как ты думаешь? Я сочиняю духи!

Смотрю-смотрю-смотрю в окно. Идет дождь. Дождь уничтожил все следы пребывания снега на асфальте, а крыши сами стекли грязными потеками еще до него. Вечереет. Думаю о маме, сочиняющей духи. С одной стороны, меня пугает ее позднее взросление, но немцы, как уверяла Ханна, вымирают в инфантилизме и равнодушии благополучной жизни. Им не помешает вдруг выплеснувшаяся энергия заблудившейся в отрочестве девочки из России сорока трех лет…

С другой стороны, мне не придется рассказывать тайну употребления серебряной ложки при приготовлении еды, чтобы намертво привязать к ней папочку… Я выпила две рюмки текилы, бокал мартини с соком, клубничный ликер – полбокала, потом Лора предложила добавить еще пива, я добавила пива, но лучше не стало. Прислушиваясь к бурчанию в желудке, смотрю на желтоватую жидкость в тонком стакане, которую мне от всей души протягивает Антон.

– Что это? – икаю я.

– Это молоко с желтком и немного коньяку. Пей, вкусно.

– Нет, только не молоко.

103