Понизив голос, но достаточно его напрягая, чтобы все мною сказанное смогли расслышать его коллеги, вытянувшие шеи, и побледневший от моей активности Ладушкин, я ухватываю пуговицу на кителе (вторую сверху) и доверительно обращаюсь к вытаращившему глаза младшему лейтенанту:
– Судя по цвету лица и состоянию слизистой, мой дедушка был отравлен?!
– М-м-м… – растерянно оглядывается федерал.
– Мне кажется, что такие признаки отравления бывают при вдыхании фосгена, а вы как думаете? – Я достаю платочек и вытираю им виски и шею. Конечно, мне же дурно!
– Э-э-э…
– Вам не кажется странным, что дедушка приехал на то самое место, где убили его племянницу с мужем?
– Это да, – кивает молодой мужчина. Брюнет. Глаза – карие. Губы мокрые, нос картошкой. Нос как раз принюхивается к запаху от моего платочка. – Он приехал в то самое место. Он позвонил незадолго до смерти, сказал, что за ним кто-то следит.
– Куда позвонил? – искренне удивилась я.
– У него была карточка с номером телефона нашей Службы, ребята оставили ее после допроса на случай, если дети что-то вспомнят.
– Он должен был с кем-то встретиться? Не скрывайте от меня правду, прошу вас, его убили те же люди, что и тетю Ханну?
– Ведется следствие. – Федерал убирает мою руку от пуговицы и ощупывает ее, не отводя взгляда от моего лица. – Я не уполномочен…
– Его отравили газовым баллончиком? Или бросили в машину гранату с газом?
– Нет, по предварительному заключению и по анализу количества отравляющего вещества в салоне автомобиля можно предположить, что газ выделялся в процессе работы двигателя, это все, что я могу сказать. Остается только догадываться, почему ваш дедушка поехал именно в это место, так как специального наблюдения за ним не велось…
– А где был немец Зебельхер в момент смерти Питера? – осенило меня.
И после этого вопроса, победоносно осмотрев растерянные лица стоящих в сторонке федералов и удивленно-напряженное – Ладушкина, я решила, что пора удалиться со сцены, чтобы не испортить все дело чрезмерной сообразительностью. Я убрала платочек, тяжело вздохнула и поинтересовалась, когда можно будет заняться похоронами? Оказалось, что очень и очень не скоро. После всех экспертиз, после всех анализов, после…
– Что же это творится, маньяк охотится за членами моей семьи?! Вы отыщете убийцу?
– Конечно, отыщут, – заверили меня подошедшие поближе федералы, на мою удачу – тоже брюнеты. И только Ладушкин остался на прежнем расстоянии, и это хорошо, потому что он светлый шатен.
Я не знаю, применил ли Питер какие-то ухищрения, или так вышло само собой, и Зебельхер по наитию поехал тогда за дедушкой, но федералы доподлинно установили, что немец околачивался на предоставленном ему служебном «мерсе» неподалеку от того места, где Питер остановился отдохнуть и уйти навсегда. Его задержали в тот же вечер, за три часа до отлета самолета в Мюнхен, и немец удивил меня несказанно. На предложение предоставить ему государственного адвоката он потребовал свидания со мной. В пять утра следующего дня, предварительно позвонив по телефону, меня самым любезным тоном попросили оказать содействие следствию.
Я взяла трубку не сразу, хоть и не спала. Проснувшись впервые в жизни в такую рань, я смотрела на фотографию на стене. В темноте на ней ничего не было видно, и, чтобы новый день не проявил на куске картона под стеклом знакомые силуэты сестры и брата, я вскочила, сдернула фотографию со стены, забросила ее под кровать и только тогда подошла к телефону.
И вот, в шесть с минутами, я подъезжаю к знакомому следственному изолятору. Легким ознобом, приподнявшим дыбом волоски на руках, прикоснулось ко мне воспоминание о ночах в камере. А вдруг – опять посадят? Разглядываю участливые улыбчивые лица рядом. Нет, не похоже. Очень уж сладкие. «Извините за беспокойство» сказали раз тридцать. «Спасибо за содействие следствию» – двенадцать раз. На что они надеются? Что Зебельхер проведет со мной беседу о своих достижениях в области обнаружения банковского вклада Руди, а я – о своих? Как ни странно, но именно о деньгах Зебельхер и заговорил, как только мы уставились друг на друга через стол.
– Вы не иметь достаточно опытности, чтобы влиять на обстоятельства, – заявил немец.
– И не говорите! – тут же согласилась я. – Какая опытность? Верчусь как белка в колесе, двое детей, попугай при смерти, инспектор милиции отнес от моего имени заявление в загс, дедушку убили, у бабушки – сердце, мама меня бросила, а отец бросил еще раньше!..
И вдруг – заплакала, с ходу и от души. А что, все так и есть! Мама – бросила. Отец вообще неизвестно где и с кем. Дедушка в морге. Бабушка лежит, не вставая. Дети?… Дети, конечно, поводов поплакать пока не дают, но ничего, поплачу на всякий случай в счет будущих проблем!
– Перестать играть! – стукнул Зебельхер по столу ладонью. Звякнули наручники. – Вы не справляться с деньгами, если даже будете знать, куда их находить!
Плакать расхотелось. Я постаралась сосредоточить взгляд на пигментных пятнах под глазом у Зебельхера.
– Я заиметь хороший адвокат, я платить и выходить через год, я вам не давать проходить по жизни! Со мной хорошо дружить, Инга, давайте дружить и работать вместе. Половина.
– Половина? – удивилась я искренне, потому что Ладушкин угадал про эту половину заранее.
– Ладно, – по-своему понял мое удивление Зебельхер. – Шестьдесят – вам.
– Адвокат… – задумалась я. – У меня есть хороший адвокат.
– Я знать, что вы умный и смелый, – скривился в улыбке немец.