Правило крысолова - Страница 63

– Да я же реву. – Девушка собирала вещи. Ее мужчина встал и прошелся возле них, что-то бормоча.

– Нервный, – кивнула на него мама. – Не хочешь красить – подушись, – протянула она пузырек. Девушка затрясла головой. – Слушай, это совсем безвредно, я бы тебе показала, но боюсь, он сразу набросится на меня!

Тяжело дыша, девушка смотрела то на маму, то на сердитого мужчину. Потом, решительно утерев щеку тыльной стороной ладони, открыла пузырек и провела по этой щеке кончиком пробки.

– Молодец! – похвалила мама.

Мама бежит по траве от двух рыжих спаниелей. За нею бежит хозяйка спаниелей, тщетно пытающаяся привлечь внимание своих собак. За хозяйкой спаниелей бегут мальчик и девочка с шариками, они думают, что тети так играют. Добежав до ограды, мама бросается вдоль нее, отыскивая выход из парка и размышляя над особенностями воздействия определенного типа запахов на эротические нервные импульсы блондинов и рыжих собак. Еще мама думает, можно ли назвать примирением молодой пары мгновенное совокупление их прямо на лавке, еще она думает, как ей повезло, что на нее, сдобренную колдовскими духами, мужчины все-таки реагировали более прилично… или не повезло? И вот тут в ней просыпается давно забытый профессиональный интерес к составу этих духов! Давно забытый, потому что, закончив Менделеевский, мама почти не работала по специальности, если не считать трех лет, когда она была технологом молочной промышленности.

Запыхавшаяся, пошатывающаяся от усталости, но счастливая, что с ходу смогла вспомнить кое-какие формулы ароматических углеводородов, мама бредет по вечерним улицам чужого города, никем здесь не узнанная и оттого совершенно свободная – она теперь больше всего озабочена только одним. Она думает, сможет ли создать подобные духи, не прибегая к употреблению снятой в полнолуние со спин земляных жаб росы, мочи девственницы, пыльцы цветущего папоротника, льняного семени, растолченного в серебряной ступке с цветами белладонны, подогретой смолы вишневого дерева… пота молодого мужчины после косьбы на клеверном поле… высушенного барсучьего помета… и… и!.. содержимого половых желез взрослого кота…

Я ясно вижу перед собой ее возбужденное счастливое лицо, съехавший набок парик, отсутствующий взгляд – ликующее вдохновение свободы – и думаю, как же хорошо, что она не знает и половины состава того, чем так щедро поделилась с несчастной девушкой.

Девушка страстно подвывает на скамейке. На траву вывалилось содержимое ее сумочки, она на ощупь нашарила тушь для ресниц и зажала ее в ладони с исступлением истинно верующего.

Мама обнаруживает на своем пути аптеку и решительно распахивает прозрачную дверь.

Бабушка печет пирожки с картошкой.

Дедушка Пит, проснувшись, задвинул под кровать плевательницу и опять спрятался под одеяло.

Натужно дыша под мышкой у хромающего Ладушкина, навалившегося на мое плечо, я медленно тащусь по унылому осеннему городку, и дует ветер, и моросит дождь, и на остановках люди скучиваются под навесами, как родные. Пахнет аптекой, пирожками с картошкой и тем особенным запахом одинокой старости, которым просквозились маленькие города далеко от Москвы.

А в гостинице нет мест. Собственно, это и не гостиница вовсе – обшарпанное здание бывшего общежития, но мест все равно нет, потому что там живут беженцы.

– Одноместный номер на ночь, – заговорщицки шепчет Ладушкин, протягивая администратору свой паспорт и сто рублей в нем.

– И не стыдно вам? – радуется возможности осадить наглого москвича румяная сероглазая женщина. Ее руки быстро и беспрерывно двигаются, мелькая спицами, и кусок чего-то, что скоро (и даже очень скоро, судя по тому, как вяжет она, не глядя и словно в забытьи, так некоторые вертят, забывшись, колечко на пальце) станет приятной теплой одежкой в красно-сине-зеленую полоску.

– Как вы разговариваете со служащим внутренних дел при исполнении! – возмущаюсь я.

– Да ладно! – улыбается женщина. – Ему комната нужна как раз для исполнения, да?

– Нет, – влезает Коля Ладушкин, – нам комната нужна исключительно для разврата!

– Ну-у-у так!.. – понимающе кивает администратор.

– Никакого разврата, – сопротивляюсь я и категоричным голосом приказываю: – Покажи ей удостоверение!

– Не покажу, – уперся Ладушкин. – Чуть что – сразу удостоверение! А может, я хочу с тобой провести ночь!

– Ты же хромаешь, – ужасаюсь я и внимательно оглядываю инспектора снизу вверх. – А лицо? Ты видел свое лицо?!

– Вы тоже не королева красоты, – успевает высказаться женщина за стойкой. А спицы – дзинь, дзинь…

– А при чем здесь вообще нога? – возмущается Ладушкин и добавляет, подумав: – Тем более лицо?

– У тебя гипс на шее, и ты полный идиот, – приговариваю я Колю.

Некоторое время он обдумывает ответ, нервно теребя собачку «молнии» на куртке.

– Скажите ей, что и гипс, и мозги в этом деле не помеха, – подсказывает ему женщина, на секунду откладывает вязанье и протягивает Ладушкину ключ с биркой из замусоленной картонки с полустертой цифрой 21. Ладушкин молниеносно цапнул ключ, забрал свой паспорт, уронив сотню на вязанье, и со словами «Сейчас я тебе покажу, что главное!..» обхватил меня за талию, поднял и, хромая, поволок к лестнице.

– Второй этаж, третья дверь налево! – благословила его на подвиг администратор.

Ладушкин проволок меня вверх по ступенькам, я честно висела на нем, расслабленно волоча ноги. Открыв дверь с номером 21, мы осмотрели чистенькую комнату, высоченную кровать с металлическими спинками и чудовищного размера подушками – горкой – под кружевной накидкой. Фикус в углу. Телевизор на тумбочке под еще одной кружевной накидкой. Веселенький букет из пластмассовых маков в вазочке на подоконнике. Пузатый графин на круглом столе, покрытом кружевной скатертью. Одновременно бросились к двери между комодом и фикусом и, только когда осмотрели ванную и унитаз рядом с нею, удовлетворенно ударили по рукам. Никогда еще я не радовалась при виде так называемого совмещенного санузла.