Правило крысолова - Страница 66

Поскольку я сразу же выразила категорическое несогласие и стала выбираться из машины, Ладушкин набросился на меня, схватил за ноги, я упала руками на землю и потащила его, извиваясь, за собой из машины. Оказавшись оба на земле, мы стали кататься, регулярно оказываясь один сверху другого. И если я при этом молчала, стиснув зубы, то Ладушкин мычал и даже кричал иногда от боли, в основном – оказавшись подо мной, когда моя коленка случайно (три раза) утыкалась в его отечную опухоль над коленом. Минуты через три упорной борьбы и катания туда-сюда по мокрой траве я поняла, что Ладушкин хочет раздеть меня до пояса. За секунду в голове пронеслись советы бабушки по упаковке некоторых особо ценных вещей не в карманчик внутри лифчика, поскольку почти все мужчины считают, что женщины именно в лифчик засовывают нечто драгоценное. Она посоветовала совсем другое место. Поэтому, оценив свои слабеющие силы и отчаянное упорство Ладушкина, я жалобным голосом пропела:

– Коля-а-а, я сама-а-а-а!..

И честно разделась, как только он с облегчением слез с меня. Продемонстрировав сидящему рядом инспектору внутренности моего бюстгальтера и даже вытерпев тщательное ощупывание грязными руками этого предмета, я не спеша оделась и поинтересовалась, что он вообще хотел найти?

– У вас… Инга Викторовна… – Отдышавшись, Ладушкин медленно стал на четвереньки, не сдержав стона. Потом встал на ноги и даже подал мне руку! – У вас должна быть карта, как добраться к монастырю или к другому месту нахождения денег. Ее я и искал.

– Ах, это!.. Что ж вы сразу не сказали! Вот она, эта карта, мне ее бабушка нарисовала. – Я выковыряла из разреза в поясе джинсов свернутую бумажку.

Руки Ладушкина дрожат. В слабом свете внутри машины мы изучаем карту. Заодно я внимательно изучаю его близкую щеку в подтеках грязи и царапину на виске. Интересно все-таки, почему организм Ладушкина не прореагировал на начинку пирожков? А что, если у него вообще основательно повреждены ударом урны в лоб рефлекторные центры, отвечающие за половую возбудимость?…

– Если допустить, что мы находимся здесь, – грязный палец показывает на изгиб реки, ближе всего подходящий к дороге, – то до моста идти километра два, а потом еще от реки четыре.

– Я вас просила, чтобы вы не насиловали свое увечное тело и подождали меня в гостинице.

– Если бы вы сразу сказали, что придется идти шесть километров по болотам! – закипает Ладушкин, и у него тут же сквозь грязь на скуле проступает румянец. – И вообще, мне в это не верится! Я не могу представить вашу тетю, шагающую по щиколотку в болотной жиже! Как же она добиралась?!

– Элементарно. – Я устало откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза. – Она от Владимира ехала на такси до Неклюдова, а там до монастыря ходит автобус два раза в день для туристов.

– А почему тогда мы тащимся с другой стороны? – стонет Ладушкин.

– Мы должны попасть на хутор, а хутор позади монастыря, ближе к Овечкину, чем к Неклюдову. И вообще, бабушка предложила мне этот путь как особо трудный, если за мной кто-нибудь увяжется.

Мы молчим, и теперь шум воды чудится совсем рядом.

– Мы должны идти, – бормочет Ладушкин. – Если я не верну машину до восьми, меня будут искать, а вас объявят в розыск как особо опасного преступника. В монастырь нагрянет отряд…

– «Собинка», – подсказываю я.

– Да… Устроят переполох…

– Не спи, Ладушкин.

Где-то к часу ночи, мокрые снизу до пояса, мы добрались до глухого забора. Пошли вдоль него, с трудом передвигая ноги. Забор был составлен, как частокол, из заостренных вверху тонких бревен, и минут через десять ощупывания этих самых бревен на меня, вероятно, накатило мощнейшее дежа-вю, я представила, что за этим частоколом находятся мои близкие, моя семья, дети, а я только что выбралась из татарского плена, силы на исходе, а попасть к своим не могу…

– Стоять! – тихим голосом приказал Ладушкин, и от неожиданности я села на землю.

Он шел впереди и теперь что-то рассматривал, наклонившись. Я ничего не видела, кроме его едва различимой в лунном свете согнутой фигуры. Вот он, не разгибаясь, поворачивается, подходит ко мне и шепчет:

– Там приоткрытая калитка, а у калитки труп. Очень странный.

– Ка… Как это – странный? – перехожу и я на шепот.

– Там лежит монашенка в рясе и с автоматом в руках.

Подумав, я ползу вперед. Калитка вырублена в частоколе и имеет с той стороны мощный кованый засов под колоколом. Все это я ощупываю дрожащими руками, стараясь не наступить на женщину, раскинувшую ноги в кирзовых сапогах. Она лежит как раз в проходе калитки, сапогами наружу, вцепившись руками в автомат, и голые колени над голенищами кирзовых сапог кажутся на фоне задравшейся рясы верхом непристойности.

Снаружи у калитки свисает из отверстия цепь, если ее подергать, звонит колокол. Я не заметила и нечаянно задела цепь, застыв в ужасе от глубокого протяжного звука. Ладушкин тут же дергает меня за руку и тащит, пригнувшись, к ближайшему строению. Это сарай с высоченным потолком, перекрытым наполовину на высоте двух метров для хранения сена. В углу горит огоньком что-то похожее на лампадку или на висячую керосиновую лампу. В слабом ее свете наши тени на стенах кажутся уродливыми великанами. Я вцепилась в куртку инспектора обеими руками. Ладушкин достал пистолет. И тут я заметила, как с перекрытия, плавно кружась, опускается белое перышко. То ли от усталости, то ли от страха мне вдруг ясно почудилось хриплое ке-е-хр-р… соседского попугая, клянусь, я даже почувствовала его запах – теплых перьев, куриного помета и французских духов от рук хозяйки…